И возьми мою боль - Страница 41

Получается, что младший брат просто подставил старшего. У чеченцев так не бывает. За такое предательство от него отвернутся все родственники. И хотя в последние годы он насмотрелся на многочисленные случаи предательства, когда жена сдавала мужа, муж заказывал убийство жены, и некий подонок даже осуществил убийство собственных родителей, тем не менее поверить в виновность младшего брата Исмаила было невозможно. У чеченцев понятие чести выше понятия жизни.

Честь не продавалась ни за какие деньги. Человек мог быть убийцей, грабителем, но не предателем. Предать собственного брата — это невероятный грех, страшный, невозможный для человека чести. Это настолько кощунственно, что человек просто не сможет после этого жить. Стольников вздохнул. Кто еще мог знать о часах? И как люди Жеребякина сумели узнать обо всем так быстро?

— Поехали, ребята, к ресторану «Серебряное копье», — предложил он. В ресторане сейчас располагался своеобразный штаб по поискам Ирады. Где она пропадала две ночи, с тревогой подумал Стольников. Если, не дай бог, с ней действительно что-нибудь случится, то в городе начнется такая вакханалия, что лучше об этом не думать.

…Сидевший за столом Филипп приказал принести ему телефон. Медленно набрал номер и прохрипел:

— Гриша, это ты? Мне нужна твоя помощь. Приезжай скорее. Есть очень крупное дело.

Потом положил трубку и задумчиво уставился в окно. Двести тысяч долларов, подумал он. Так дорого в Москве не стоила еще ни одна девочка. Может, он продешевил и нужно было попросить триста?

Глава 15

Эту ночь она провела в доме Наума Киршбаума. Старик был не просто ювелиром. Он был живой легендой Москвы. И, увидев часы, он понял, что молодая девушка не могла сама приобрести такую вещь. И не могла украсть, так как просила за них всего двести долларов. Поэтому он справедливо рассудил, что нельзя оставлять ее ночью на улице одну. Он привел ее к себе домой, дав время Сыроежкину собрать деньги.

У того тоже возникли проблемы. Нужно было собрать оглушительную сумму, которой не было ни у кого из его знакомых. Бегая в поисках денег, Сыроежкин с нарастающей злостью думал о старике, который установил такую непомерную цену.

— Проклятый еврей, — ругался Сыроежкин, — специально назвал такую сумму, чтобы я не мог ее собрать. Он нарочно сказал при девушке, сколько стоят часы. Кто это вот так, запросто, даст мне пять тысяч долларов?

И чем больше он старался, как правило, натыкаясь на отказ, тем сильнее нарастало в нем раздражение против старого друга его отца. Было уже около одиннадцати вечера, когда он позвонил Науму Киршбауму.

— У меня только полторы тысячи, — сказал он. — Что мне делать?

— Давай подождем до завтра, — посоветовал старик. — Если не сможешь собрать деньги, я тебе помогу. Только давай подождем.

— А может, дадим ей двести долларов?

— Леша, — укоризненно сказал старик, — у тебя были такие достойные родители, разве можно так поступать.

— Я не смогу, не смогу найти такую сумму! — закричал Сыроежкин.

— Поговорим об этом завтра утром, — твердо сказал ювелир, — я даю слово, что помогу тебе. Это тебя устраивает?

— Да, но, может, сегодня…

— Завтра в десять часов. Я буду тебя ждать. И не нужно меня огорчать, Леша, — он положил трубку.

Сыроежкин чуть не закричал от возмущения. Теперь он был абсолютно уверен, что старик решил его обмануть. Он бросил трубку и долго ходил по комнате, скрежеща зубами и ругая себя за жадность. Нужно было рискнуть: дать девчонке сто долларов и выгнать ее на улицу. И он снова начинал ругать Наума Киршбаума. Причем его проклятья почему-то распространялись вообще на всю еврейскую нацию, как будто они были виноваты в том, что друзья не доверяли Сыроежкину, а сам он был охвачен неутолимой жаждой наживы. Но теперь нужно было ждать до утра.

Но ждать до утра Сыроежкин не хотел и не мог. Его даже не могли остановить слова старика о том, что тот предупредит нескольких своих друзей о возможном появлении у него Сыроежкина. В конце концов, всегда можно было обеспечить себе железное алиби. В лихорадочном возбуждении он метался по комнате. Нужно было действовать. Таких денег у Сыроежкина никогда в жизни не было. И не обязательно убивать старика. Можно просто отнять часы, уговаривал он себя. Ведь девчонка сама попросила всего двести долларов. Он даст ей пятьсот. Или триста. Или двести, как она и хотела. Он даст ей двести долларов и возьмет эти проклятые часы.

Наконец решившись, он бросился к телефону. Кроме часов, там можно взять и некоторые другие вещи, подумал он. Старик все равно скоро умрет, и у него нет наследников. Так будет правильно. Зачем старику столько всего? На том свете ему ничего не понадобится. А девушку никто не будет трогать. Просто у нее отберут часы… нет, не отберут. Просто ей заплатят за часы и выставят на улицу. А старику все равно ничего не нужно. Проклятый еврей, он всю жизнь наживался на русских, патетически подумал Сыроежкин.

В этот момент он ощущал себя чуть ли не избавителем мира от алчного ростовщика и ювелира Наума Киршбаума. Он забыл о том, что его родителей связывала с Наумом полувековая дружба. Забыл о том, как рос в семье дяди Наума.

Забыл обо всем на свете. Старик был прав. Жажда наживы овладела молодым человеком, и он готов был отречься от всего на свете. Продать свою душу, предать, убить, лишь бы получить то, что ему хотелось.

И тогда он поднял трубку и позвонил…

В доме ювелира оказалось гораздо интереснее, чем на даче, на которой она провела утро. В этот вечер она впервые вкусно поела. К ювелиру приходила кухарка, которая готовила для него. Девушка с интересом осматривала старинную мебель. Такой она не видела даже в доме своего отца.